Продолжатель знаменитой актерской династии — о непростом детстве, отношениях с родными и воспитании ребенка
Марина Зельцер2 декабря 2022 13:521770
Данила Стеклов родился не просто с известной фамилией, а с династийной, и ему, как и многим детям знаменитостей, пришлось доказывать, на что он способен сам. О непростом детстве, жажде адреналина и воспитании собственного сына — в интервью журнала «Атмосфера».
— В январе тебе исполнится тридцать лет. Данил, о чем думаешь в связи с этой датой?
— Я боялся ее, потому что уже можно подвести первые итоги, и потому хотел ярко отпраздновать день рождения как некий рубеж. Но сейчас такая мрачная атмосфера царит вокруг, что неловко отмечать. И по большому счету я собой недоволен, своей дисциплиной и отдачей в профессии. Чего-то, о чем я мечтал с детства, пока не достиг, не сыграл того, что хочу. Я довольно ленивый человек, многого не сделал, но вот в том, что касается семьи, я делаю все что могу и даже сверх того. Я всегда мечтал о детях, и с рождением сына (а я обожаю Петю) обрел смысл жизни, точнее, глобальный смысл. Появилась цель вырастить хорошего, порядочного человека, а профессия сейчас на втором месте.
— Ты говоришь о самодисциплине и отдаче профессии. Но ведь Константин Аркадьевич Райкин заложил в вас все это…
— Да, все так, и я горжусь этим. Я, как и все райкинские выпускники, никогда не опаздываю, в отличие от многих своих коллег. Я предельно ответственный человек и очень обязательный. Если что-то пообещал сыну, жене, друзьям, родителям, работодателям, театру, то непременно сдержу слово. Другой вопрос, что я не всегда выполняю обещания, которые даю сам себе. У меня есть внутреннее ощущение, что я не могу до конца выстрелить до сих пор. Я все еще надеюсь, что пока натягиваю тетиву, и стрела еще не полетела. И хотелось бы, чтобы она полетела сильно и мощно.
— Райкин для тебя по-прежнему огромный авторитет во всем. Я понимаю, что, расставаясь с «Сатириконом», ты хотел выйти из зоны комфорта. Ни разу не пожалел, что ушел оттуда?
— Я приверженец того, что нужно менять привычные места, особенно в профессии. «Сатирикон» стал для меня таким родным местом, что уже было непонятно, работа это или дом. У меня же там и мама, и отчим, и полкурса, и Райкин, я вообще всех знаю. А теперь уже МХТ мой дом, где у меня много товарищей-коллег.
— Твой тернистый путь начался еще в детстве. Ты говоришь, что нет обиды на маму, и любишь ее бесконечно. Но может быть, если бы не случилось интерната, что-то бы сейчас шло иначе, не было бы каких-то внутренних проблем?
— Таков мой путь, и он был непростой. Я душевно возвращаюсь к этому иногда и думаю, что да, какие-то мои проблемы и вопросы, видимо, оттуда. Я очень люблю маму, но, несмотря на это и на то, что я уже взрослый и у меня свой четырехлетний ребенок, что где-то внутри все равно обижаюсь. Что мне скрывать? Хотя я понимаю, что были обстоятельства, на дворе девяностые годы, у нас не было денег. Меня родили, когда мама училась на втором курсе института, но я-то тут при чем? (Улыбается.) И своего сына я никогда не отдам в интернат.
— Но ты набрался такого опыта в той жизни в не самом простом коллективе…
— Нет, я не виню свое детство и интернат настолько, это не то место, где убивали друг друга или издевались. Естественно, были ребята без родителей, которые воровали, творили всякую жесть. Да и мы тумбочки с пятого этажа выкидывали, и тоже воровали и продавали телефоны на ВДНХ, где от метро до самой выставки стояли палатки и кишел такой криминал. (Смеется.)
— А это не доходило до родителей?
— Что-то доходило, и я скатился настолько сильно, что меня выгнали оттуда в седьмом классе. Я был реально тяжелый пассажир.
— Уж не специально ли ты все это делал, чтобы прийти к такому результату?
— Ну, не знаю (смеется), но в итоге меня забрали. Конечно, об этом лучше у мамы спросить, но я помню какие-то конфликты и скандалы в седьмом классе, когда она и плакала, и кричала, потому что я вообще не учился, мне еле тройки натягивали. Но в итоге все, что ни делается, к лучшему. Я пошел в экстернат, быстро получил аттестат и в шестнадцать лет поступил в Школу-студию МХАТ и до сих пор занимаюсь делом, которое люблю. А школу и все эти математики, физики, химии я ненавидел и совершенно ничего не понимал.
— Ты сказал, что не хочешь, чтобы у него был твой характер. Почему? И виден ли уже характер и чей?
— Виден и мой, и Надин, вперемешку. Мне бы не хотелось, чтобы он взял от меня какую-то гуманитарную распущенность. Я ленивый человек, хотя и не лентяй-лентяй, но можно было бы быть более трудолюбивым. Точнее, я люблю работать, но меня сложно заставить делать то, что мне не нравится. А это необходимо.
— А чтобы он был менее эмоциональным, истеричным даже, что бывает у артистов, хочешь?
— Да, конечно, потому что и во мне это есть. (Смеется.) Можно у моей жены спросить, иногда я бываю в истеричном настроении.
— С Надей вы, по-моему, вместе уже пять или шесть лет. Что-то изменилось за годы?
— Мы любим друг друга и уже стали родными людьми. Надя для меня как второй ребенок в хорошем смысле. Я за них с Петей готов жизнь отдать.
— А мне кажется, что Надя при всей хрупкости и нежности взрослая, и ты за ней как за каменной стеной…
— Она суровая женщина. (Улыбается.) Но у меня в последнее время пришло осознание, что у меня семья и родители взрослеют, не говоря уж о бабушке. И я потихонечку с каждым днем все больше и больше чувствую на себе ответственность за них. Поэтому впереди меня ждет какой-то вызов. Надо всех оберегать и любить. А Надя очень мудрый, сердечный, добрый человек, которых, как мне кажется, не так много в наше время. В принципе, сейчас такие понятия, как доброта, сердечность, порядочность, не в моде. И еще она скромная, стеснительная, и эти качества ее украшают, на мой взгляд.
— А тебе никогда не хотелось, чтобы Надя вдруг стала такой же громкой, эмоциональной, яркой, как твоя мама?
— Меня во всем устраивает Надежда. И она может быть эффектной. Просто сама этого не любит.
— У вас бывают конфликты, вы ругаетесь?
— Естественно. Я совсем не подарок, я нервный, импульсивный, поэтому думаю, что Наде со мной непросто. Но я отходчивый, обиду долго не держу.
— Ты говоришь об ответственности за семью. А относишь ли ты финансовую составляющую профессии к успеху?
— Конечно! Я не голодный художник, деньги уважаю, люблю комфорт и считаю важным обеспечивать свою семью, помогать родителям.
— Это очень приятно слышать. И как мне кажется, ваш худрук Константин Хабенский как раз старается всех объединить.
— Да, Константин Юрьевич, и, кстати, второй Константин Юрьевич (Богомолов) стараются соединять людей, а не вносить раздор.
— Что кроме работы, Пети и Нади является сейчас для тебя отдушиной? Прочла с удивлением, что ты подсаживался на запрещенные препараты, если пишут правду?
— Все переврали. Конечно, я не употреблял никакие вещества, я подсел на игру на бирже. Это было год назад. Я как раз занимался спортом, не пил вообще, книги читал и стал играть на криптовалюте. Я прошел курсы, чертил графики, треугольники с котировками, пытался разобраться. Но в результате проиграл миллион двести тысяч. И я с этого слезал, общался с психологом, не мог остановиться. А потом начали в прессе писать, что внук Стеклова подсел на наркотики.
— И как Надя отреагировала на это твое увлечение и крупную потерю денег?
— Я вообще человек падкий на все интересное и загадочное. И я скрывал это от Нади, поэтому она, мягко говоря, обалдела, когда я ей рассказал о том, что произошло. Но она поддержала меня, мы купировали это довольно быстро, справились.
— Значит, шальные деньги не твоя история…
— Мне кажется, раз в жизни должно настигнуть каждого мужчину либо казино, либо вот это.
— А раньше ты был азартен в чем-то?
— Никогда в жизни. Я поэтому и удивился, что даже в карты не любил играть. Или ребята резались в футбол на приставке, меня и туда не тянуло. Ни казино, ни какие-то ставки на спорт меня не привлекали, а тут я на полгода просто залип. Но зато теперь у меня есть такой опыт, который стоит больше миллиона рублей. (Смеется.)
— Что сейчас с твоей любовью к физическому риску? Стал ли ты аккуратнее, осторожнее с рождением сына или ищешь адреналин? Приходилось ли делать что-то опасное в кино?
— Я всегда прошу, умоляю дать мне сделать что-то, но часто продюсеры не разрешают, потому что это производство, страховки. В «Воланде» («Мастер и Маргарита») я купался в Москве-реке, к счастью, снимали это летом. Я уговорил режиссера, чтоб прыгнуть самому, и плыл без дублера, но вокруг меня были спасательные лодки. А интерес к риску вроде прыжков с парашютом у меня чуть-чуть пригас. Думаю, с появлением Пети я стал более осознанным человеком, хотя где-то внутри я все равно за авантюры и подвиги. (Улыбается.)
Читайте также: Данила Стеклов: «Вся семья — артисты, а я двоечник».
Источник