Борис Клюев — замечательный актер Малого театра. И этот образ, порода… Но он еще и Воронин-папа, и граф Рошфор… Вообще, для Клюева в творчестве нет границ, он экспериментатор по жизни. Хотя нет, есть границы. Границы его собственного вкуса и мастерства. И то, и другое безупречно. Большому артисту исполняется 75 лет.
«Воронины».
«Надо все готовить, и свои похороны тоже»
— Борис Владимирович, для вас Малый театр нечто святое, как родина, наверное. Вас никогда не просили клясться Малым театром?
— Да, это мой дом, моя жизнь, моя религия.
— Ну, все-таки 50 лет там. И никогда не было разочарования, мысли: а может, я не туда попал, не в тот театр?
— Разочарования обязательно время от времени должны посещать художника, потому что не все идет гладко. Иногда бывали тяжелые моменты, но всегда театр был для меня домом, а из дома уходить не надо.
— Тяжелые моменты, когда не давали ролей?
— Конечно, да. Когда не работаешь, когда меняется руководство, приходит другой режиссер, начинается новая политика театра. Появляются новые актеры, новые вкусы. К этому надо относиться спокойно.
— В таком случае скажите, Царев или Ильинский?
— Надо понимать, что и тот, и другой работали у Мейерхольда и у них были свои счеты. Они, когда нужно, конфликтовали, а когда не нужно, они довольно мирно существовали. Но Михаил Иванович Царев был более мощной фигурой, потому что он долго руководил театром, ВТО нашим, был председателем общества дружбы СССР–Канада. Он был более деловой человек. А Игорь Владимирович Ильинский был просто актер, хороший актер…
— Нет, не просто актер, а актер особенный.
— Конечно, но давайте не будем сразу на него золотой венец надевать. Он был хороший артист, безусловно, очень хороший, но многое себе позволял. Например, играл в довольно скучных постановках. Он это мог себе позволить, потому что был Ильинский. Он уже плохо видел, поэтому репетировал иногда долго, чуть ли не по три года. Но нельзя назвать это противостоянием, понимаете.
— Недавно ушла из жизни замечательная актриса вашего театра Элина Быстрицкая. А потом пошли какие-то слухи, телепередачи о ее наследстве. Что вы испытываете при этом, вы же ее знали?
— Она была моей партнершей 45 лет.
— Была великолепная актриса, и так все заканчивается, когда даже после смерти человека идет какая-то возня, суета, обвинения в убийстве практически.
— Мне довольно стыдно, когда это происходит. Я, конечно же, не знаю всей подноготной. Она человек была сложный, характер у нее был железобетонный. Она какие-то вещи хотела, фантазировала на эту тему и пыталась их воплотить, но не всегда это получалось: она хорошая актриса, а деловой жилки в ней никогда не было. Я, честно говоря, не понимаю ТВ-каналы. Зачем это нужно? Ведь совершенно очевидно, что есть младшая сестра Соня, ей по закону все принадлежит, а не каким-то там администраторам, директорам или еще кому-то. Конечно, это хорошее паблисити, народу, может быть, интересно узнать какие-то подробности: что вот, мол, и звезды так живут, но на самом деле мне это неприятно, и в этих вещах я не участвую.
Вообще-то надо все готовить, и свои похороны тоже. И какие-то вещи предвидеть: нужно было составить завещание правильно, четко, и никаких разговоров не было бы. Не все там чисто, не все интеллигентно.
— Ваш папа ушел из жизни, когда ему было всего 36 лет, и вы его почти не помните. Но я узнал, что вы потом, уже чуть повзрослев, не могли принять уже никого больше рядом с вашей мамой и влияли на то, чтобы отчима у вас так и не появилось. Это правда?
— Да, это абсолютная правда. Потому что мне казалось, что этим самым я защищаю память своего отца. Потом я, конечно, понял, уже став взрослым, что это было неправильно, ведь маму я обрек на одиночество. Но что делать, никто ничего не подсказал, все шишки нужно было собрать самому.
— В начале 60-х вы три года служили в армии, а ведь именно в то время начиналась дедовщина, потому что потом срок службы уменьшили до двух лет и те, кто оставался на три, лютовали. Вы застали это?
— Ничего такого не было. Дедовщина всегда была, всегда были люди, которые заканчивали службу и ждали дембеля. Конечно, они относились с презрением к молодым. Но должен вам сказать, что, пройдя все это, я очень четко помню, что не ко всем это было применено. За все время меня ни разу никто не тронул. Наверное, понимали, что я могу дать сдачи.
— Ну да, это как себя поставишь, что в армии, что в тюрьме.
— Конечно, в этом все и дело. А над одним парнем очень издевались. Это мужской коллектив, где здоровые мужики сидят. А если еще ничего не делают, то это катастрофа. Жди обязательно какого-то конфликта, скандала или какого-то ЧП. А когда солдата нагружают учениями, спортивными мероприятиями, они так выматываются, что потом уже сил ни на что другое не хватает.
— А за того парня, которого били, вы заступались?
— Нет, там никто ни за кого не заступался, это разные вещи. Если бы он был мой товарищ, я бы мог это сделать, а когда ты не знаешь, что это за человек, ты вообще его в первый раз увидел… К тому же люди разные были, как и в любом коллективе. Огромное количество было предателей, не очень хороших людей. Служили многие ребята из глубоких, глухих деревень, и интеллект их был совершенно другой. Они со спокойной совестью могли тебя предать, и никто на них не обижался. Ну, деревня, одно слово.
Фото: maly.ru
«Выходишь, тебя встречают аплодисментами, ты еще слова не сказал»
— Скажите, как в Малом театре относятся к сериалу «Воронины»?
— Ну как… Антон Павлович Чехов сказал, что такое актеры: «Насквозь прожженные самолюбием люди». Как вы думаете, если у одного человека успех, как должен к нему относиться другой, у которого этого успеха, этой популярности и заработанных денег нет? Он будет ему завидовать.
— Да вы что! Вам в театре завидуют, получается?
— А вы думаете, нет, что ли? Не в открытую, конечно.
— А может, они просто считают, что вы предаете высокое искусство Малого театра?
— Нет, вы на эту тему не фантазируйте. Есть природа актерская и природа коллектива, Чехов абсолютно прав. И нет никакой дружбы, господь с вами! Здесь конкуренция есть. Ты выходишь, тебя встречают аплодисментами, ты еще слова не сказал. Другой человек монологи лепит, а его провожают без аплодисментов. Неужели вы думаете, от этого его самолюбие не страдает? Страдает, конечно.
— Так он же думает, что это несправедливо, что за счет сериала у вас такая слава. А он, прекрасный артист, он выше этих сериалов, а люди не понимают, насколько он велик. Поэтому он вам и завидует.
— Абсолютно верно, он оправдывает свое неумение. Вместо того чтобы пахать как папа Карло и что-то пытаться сделать самому, он это обсуждает. Это трагедия очень многих актеров, которые находят радость и удовольствие в бутылке водки и очень хорошо и долго обсуждают успехи других. Безусловно, в первую очередь критикуя их и ставя под сомнение их способности, популярность, талант… Это абсолютно нормально.
— И вы не переживаете на эту тему, не грустите?
— Господь с вами, наоборот.
— То есть, как раньше говорил Малахов: пусть говорят?
— Вот именно.
«Посмотрите, Кикабидзе, советский артист, но он же иностранец!»
— Немного о политике. Вот вы играли в «ТАСС уполномочен заявить», с вами снимался Вахтанг Кикабидзе. После войны 2008 года, которые одни называют российско-грузинской, другие — грузинско-осетинской, он не приезжает уже в Россию, отказывается от наград. То есть Вахтанг Константинович относится к политике России враждебно. Вы его понимаете?
— Я вам скажу такую вещь: не заблуждайтесь, что он здесь не бывает. Он приезжает на корпоративные концерты…
— Да ладно!
— …и хорошо зарабатывает здесь деньги.
— Откуда вы знаете, Борис Владимирович?
— Ну, знаю.
— Надо же! Первый раз слышу такое. Он же сам это отрицает всегда.
— Правильно, у него в договоре написано, что о его приезде никто не должен знать и чтобы это никак не комментировалось. Тем не менее договоры он подписывает, а не просто приезжает и уезжает. А вы думаете, София Ротару, Сердючка… Они зарабатывают здесь деньги, а потом деньги тратят на АТО?
— Вам не кажется, что вы питаетесь какими-то слухами?
— Да нет, чего мне питаться. Я просто слишком хорошо знаю всю эту публику. А кто напал на миротворцев?
— Давайте в это не будем углубляться, а то вы меня потом не остановите.
— Знаете, мы проводили фестиваль в Южной Осетии. Там дом культуры был. И он в таких жутких развалинах, там были такие дыры, это на меня произвело просто страшное впечатление. Я понимаю, что не осетины напали, все-таки напали грузины, да они этого и не отрицают. А насчет Кикабидзе — это дело каждого человека. Он хочет выглядеть таким, ну пусть таким и будет. Я просто хочу сказать другое: что слава Кикабидзе родилась в России, а не в Грузии. Потому что в Грузии он был просто музыкантом, и все, и не больше. Не выдающимся музыкантом. А потом ему много лет уже… Ну чего там говорить, он выбрал эту позицию и пусть наслаждается.
— А когда вы в 80-е годы снимались вместе, то на съемочной площадке пересекались, общались?
— Нет, мы не пересекались, но появлением в этой съемочной группе он обязан мне. В то время были такие календари настенные, и там Буба был нарисован, а в «ТАСС уполномочен заявить» сначала снималась другая группа. Потом ее закрыли, и их всех разогнали, очень многие хорошие актеры оказались за бортом. Когда сидели и обсуждали кого-то, я говорю: чего вы обсуждаете, вот посмотрите, Кикабидзе, советский артист, но он же иностранец! Разве он похож на простого, бытового русского человека? Нет. Так же появился и Соломин. Я про него сказал, что он самый типичный, самый положительный. А Элеонора Пилар, бывшая модель?! Ее Кикабидзе привел на студию Горького, так все упали. Вот так это все рождается. …Вообще я не люблю, когда артисты лезут в политику. Они в этом деле ничего не понимают. Им нужно заниматься своим делом, а не лезть в политику, которая, как известно, дело грязное.
— А «Три мушкетера»? Понимаю, что вас уже задолбали, как и любого артиста, который там снимался. Скажите, там действительно была какая-то потрясающая атмосфера? Или она была только для четверки мушкетеров, что потом за ними два автобуса женщин ездили и не могли с ними расстаться?
— Нет, это ощущали абсолютно все, потому что действительно там была удивительная атмосфера. И самое главное достоинство — то, что мы все были молоды. Это создавало совершенно другую картину. Какие там снимались артисты! И Алиса Бруновна Фрейндлих, и Олег Табаков, Лёва Дуров… Там был очень хороший ансамбль. Считается, что самое сложное в искусстве — это создать атмосферу. Вот она там была.
— Да, сорок лет прошло, а она чувствуется, прямо лезет с экрана. А казалось, вроде бы легкий мюзикл, ничего особенного.
— Так и есть, ничего серьезного. Но великолепная музыка Дунаевского!
— Я слышал, что Рошфора Боярский должен был играть.
— Да. Шли пробы, их было довольно много. Вообще, меня сразу вычеркнули, потому что мы не очень понравились друг другу с Юнгвальд-Хилькевичем, режиссером. Хилькевич думал, что Рошфор должен быть другим, хотел мне бороду нацепить. Я сказал: не надо никакой бороды, нужно сделать эспаньолку, усы, и этого достаточно. Потому что если мушкетеры являлись бедным слоем общества, им нужно было зарабатывать деньги и служить королю, то графу Рошфору деньги не нужны были, он этим занимался ради власти, он любил власть.
«Д’Артаньян и три мушкетера».
— Вы забыли упомянуть Маргариту Терехову.
— Да, Маргарита тоже в последний момент влетела, там другие люди были. И песни были записаны под Лену Соловей. А так как это был заказ Центрального радио и телевидения, то все эти пробы пришли в Москву на ЦТ, и там они сами решили, кто будет играть. Так меня утвердили.
— Но это для вас памятная и знаковая роль, отказываться было бы грешно.
— Вообще не надо ни отчего отказываться, неизвестно, что это тебе подарит.
— А вот вы играли у Масленникова брата Шерлока Холмса. Ну скажите, как же это получился такой Шерлок Холмс, который всем английским Шерлокам Холмсам даст сто очков вперед? То есть вышел самый английский и при этом русский Шерлок Холмс. Что-то необыкновенное!
— Это заслуга только Игоря Масленникова, потому что он сумел создать атмосферу, сумел соединить это трио — Ливанов, Соломин и Рина Зеленая. Да, эта атмосфера картину до сих пор тащит.
«Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона».
— И если вы в «Мушкетерах» назвали Дунаевского, то здесь я вспомню Дашкевича. Надеюсь, вы не будете против?
— Конечно, Дашкевич написал замечательную музыку, об этом даже говорить нечего.
«Константин Иванович, можно посижу?»
— В политику мы с вами не стали углубляться, тогда давайте о футболе. Вы за кого болеете?
— За «Спартак».
— Сочувствую. Вы жалеете, что Глушаков от вас ушел? И вообще, травля Глушакова со стороны болельщиков — это как понимать? В театре тоже так травят?
— Бывает, но, честно сказать, это абсолютно неправильно и неверно. Когда человеку плохо, его нужно поддерживать, а не травить, потому что то, кем являлся в определенные сезоны Глушаков для команды, — он был лидер, он забивал самые важные, самые нужные голы.
— И в чемпионском сезоне он тоже был лидер.
— Да, и в чемпионском, безусловно. Я просто не знаю всей подноготной, я уже давно не был в команде, к сожалению, но раньше мы дружили, встречались всегда. Я до сих пор с удовольствием помню наши встречи с Никитой Павловичем Симоняном, Алексеем Парамоновым, Сережей Шавло. Это все люди, которые мне очень близки, я их люблю, мы общаемся. А сейчас из-за своей работы я не знаю, что происходит в команде. Но что-то происходит, то, что мне не очень нравится.
— Я болельщик ЦСКА, но для меня самая лучшая команда из тех, которую я когда-либо видел в жизни, это «Спартак» Бескова. Я просто балдел от того, как играл «Спартак» в эти стеночки, забегания, и Гаврилов, и Черенков, и Родионов, и Дасаев — для меня это святое.
— И я этого не могу забыть. Знаете, я приезжал на тренировки, подходил к Бескову: «Константин Иванович, можно посижу?» Он говорил: «Ну, иди, посиди». Я был на тренировках, я все это видел, я был потрясен, как эти ребята, непонятно откуда появившиеся, вдруг разодрали всех. Они играли с таким упоением, они творили. Жора Ярцев, который как бы за всю жизнь свою футбольную прямо отрабатывал! А какой Федя Черенков! Чудные были ребята.
■ ■ ■
— Борис Владимирович, я знаю, что вашей первой ролью был черт. Вы его еще в школе сыграли.
— Да, перед этим еще была кукольная Баба Яга в пятом классе. Потом играл черта первого разряда Люциуса.
— Вы благодарны этому чертику, ведь с него все началось.
— Да, он пробудил во мне гены.
— Наверное, быть слишком правильным в вашей профессии — это неправильно. Должны быть какие-то чертики в глазах, правда?
— Обязательно. Вообще, любой путь усыпан падениями и вставаниями, через тернии к звездам — говорится именно так в мудрой фразе. Поэтому чертики должны быть, должны быть какие-то безумные поступки, обязательно, в этом формируется личность, мировоззрение человека, его взгляд на жизнь, на общение с людьми.
— Тогда, простите, какой у вас был самый безумный поступок?
— Ой, не могу сказать.
— Ну что же вы!
— А я думаю, что можно говорить, а что нельзя. Поступки-то были, их потом уже анализируешь. Просто я считаю, что человек должен кое-что скрывать, кое в чем должна быть загадка.